Локальные сети производящих промыслов в России ХIХ - начала ХХ в.
Здесь мы попробуем обкатать на конкретном материале основные подходы Этнографии 2.0 как этнографии сетей.
Один из известных исследователей производящих промыслов России второй половины ХIХ в. В.С. Пругавин назвал их «неведомым, подспудным миром» [Пругавин, 1882, с. 49]. Другой — Р.Ф. Попов — назвал их «незаметной» промышленностью [Попов, 1875, с. 25]. Справедливо ли такое название — «незаметная промышленность»? В самом деле, в свое время, прежде всего, в 1870-е ‒ 1890-е гг., а затем и в 1920-е гг., ее изучением много занимались, вышли сотни больших и малых публикаций разного направления. Правительство и общественность создавали специальные структуры для изучения и осуществления практической политики в отношении производящих промыслов («кустарной промышленности»). Один из авторов тех лет — С.А. Зыбин — сравнил появление исследовательского интереса к производящим промыслам в 1870-х гг. с «открытием Америки» [Зыбин, 1896, с. 18‒19]. Однако эта открытая «Америка», этот континент производящих промыслов оказался по-настоящему не освоенным в исследовательском и политико-практическом плане. Даже при наличии достаточного количества эмпирического материала не удалось создать убедительных обобщающих моделей, не были однозначно оценены масштабы самого явления (численные оценки порой расходились в разы) и место в экономике и социокультурной жизни. Законодательство страны фактически игнорировало эту часть экономики (фактически это оставалось «теневой экономикой») и социальных отношений, статистика (даже наиболее качественная — земская) учитывала ее не лучшим образом, практическая политика была невнятной и периферийной по отношению к другим ее направлениям. Уже в середине 1920-х гг., подводя итог нескольких десятилетий исследовательского и практико-политического интереса к производящим промыслам, известный исследователь А.А. Рыбников вынужден был констатировать: «…надо признать, что мы очень плохо знаем наше промысловое хозяйство во всей его пестроте и многообразии» [Рыбников, 1926, с. 85].
Одной из главных причин «незаметности» этого фактически очень масштабного и важного явления являлся, на наш взгляд, устойчивый общественный и государственный стереотип, в контексте которого крестьянин, вообще сельчанин, рассматривался прежде всего как земледелец, пахарь по самой своей «природе». Поэтому т.н. «кустарные промыслы» изначально воспринималось как нечто «вспомогательное» и глубоко периферийное. С другой стороны, индустрия стереотипно воспринималась прежде всего как крупная, и именно на эту формы промышленности было обращено основное внимание, она, прежде всего, была объектом политики и изучения. Иные подходы, хотя и разрабатывались, но были редкостью. Тем самым такая форма промышленности как «производящие промыслы» («мелкая промышленность», «кустарная промышленность») и связанная с ней социокультурная система просто «затерялась» между этими двумя мощными стереотипами, оказалась в «слепой» зоне. В мейнстриме общественно-государственного восприятия ее было плохо «видно». И это имело, на наш взгляд, плохие последствия для эволюции страны в целом.
Здесь мы попробуем обкатать на конкретном материале основные подходы Этнографии 2.0 как этнографии сетей.
Один из известных исследователей производящих промыслов России второй половины ХIХ в. В.С. Пругавин назвал их «неведомым, подспудным миром» [Пругавин, 1882, с. 49]. Другой — Р.Ф. Попов — назвал их «незаметной» промышленностью [Попов, 1875, с. 25]. Справедливо ли такое название — «незаметная промышленность»? В самом деле, в свое время, прежде всего, в 1870-е ‒ 1890-е гг., а затем и в 1920-е гг., ее изучением много занимались, вышли сотни больших и малых публикаций разного направления. Правительство и общественность создавали специальные структуры для изучения и осуществления практической политики в отношении производящих промыслов («кустарной промышленности»). Один из авторов тех лет — С.А. Зыбин — сравнил появление исследовательского интереса к производящим промыслам в 1870-х гг. с «открытием Америки» [Зыбин, 1896, с. 18‒19]. Однако эта открытая «Америка», этот континент производящих промыслов оказался по-настоящему не освоенным в исследовательском и политико-практическом плане. Даже при наличии достаточного количества эмпирического материала не удалось создать убедительных обобщающих моделей, не были однозначно оценены масштабы самого явления (численные оценки порой расходились в разы) и место в экономике и социокультурной жизни. Законодательство страны фактически игнорировало эту часть экономики (фактически это оставалось «теневой экономикой») и социальных отношений, статистика (даже наиболее качественная — земская) учитывала ее не лучшим образом, практическая политика была невнятной и периферийной по отношению к другим ее направлениям. Уже в середине 1920-х гг., подводя итог нескольких десятилетий исследовательского и практико-политического интереса к производящим промыслам, известный исследователь А.А. Рыбников вынужден был констатировать: «…надо признать, что мы очень плохо знаем наше промысловое хозяйство во всей его пестроте и многообразии» [Рыбников, 1926, с. 85].
Одной из главных причин «незаметности» этого фактически очень масштабного и важного явления являлся, на наш взгляд, устойчивый общественный и государственный стереотип, в контексте которого крестьянин, вообще сельчанин, рассматривался прежде всего как земледелец, пахарь по самой своей «природе». Поэтому т.н. «кустарные промыслы» изначально воспринималось как нечто «вспомогательное» и глубоко периферийное. С другой стороны, индустрия стереотипно воспринималась прежде всего как крупная, и именно на эту формы промышленности было обращено основное внимание, она, прежде всего, была объектом политики и изучения. Иные подходы, хотя и разрабатывались, но были редкостью. Тем самым такая форма промышленности как «производящие промыслы» («мелкая промышленность», «кустарная промышленность») и связанная с ней социокультурная система просто «затерялась» между этими двумя мощными стереотипами, оказалась в «слепой» зоне. В мейнстриме общественно-государственного восприятия ее было плохо «видно». И это имело, на наш взгляд, плохие последствия для эволюции страны в целом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий